Время подарит тебе Любовь, которую с радостью заберет у тебя Смерть.
Итак.
Время.
Слова растворялись в гуле пролетающих мимо деревьев. Железнодорожный вагон болтало, расшатанные колеса визжали на поворотах и стрелках. По капелькам убегало время, скрывалось за железнодорожными поворотами. Слова жалили как рассерженные осы, впивались в кожу, назойливо витали между сидящими в тамбуре, снующими и нервничающими людьми.
- Мне больно, плохо, я не могу выспаться, понимаешь? – слова порхали, жалили с остервенением, впивались сотней иголок под бледную, отдающую синевой кожу. С каждым приступом кашля, с каждым неровным вздохом, слова становились назойливее и злее. Они вились, тонкой пленочкой ложились на белую, отдающую мрамором кожу, пленка становилась плотнее, закрывала глаза и уши, мешала говорить. Девушка настороженно смотрела на парня, заходящегося в приступе надсадного кашля. Пыталась хоть как-то помочь, успокоить, но могла только разводить руками, утыкаясь в плечо говорящего парня, чувствовать жар воспаленного организма. А слова становились всё злее, и вскоре так измучили девушку, что стали вырываться из измученного сознания каплями крови, капающими из носа.
Пришлось сжать нос, и медленно дышать ртом, в надежде на то, что эта пытка скоро закончиться и из носоглотки пропадет железный привкус, вызывающий мучительные сокращения пустого желудка.
Мимо прошла проводница, затем вернулась обратно, прошлась ещё раз, с легким блеском в глазах глядя на ребят, что засели в тамбуре и пытались перекричать грохот железнодорожного полотна. Она то проходила в какое-то купе, то выходила в другой вагон, посмеивалась с чудачеств людей. Дорога могла кардинально изменить человека.
Она помнила многие изнуренные лица. Девочку, свернувшуюся калачиком и положившую голову на колени сопровождающего её молодого человека. Парня, пытавшегося читать кипу каких-то распечаток, но постоянно засыпавшего под легкий перестук колёс. Девочку, не выпускавшую из рук переноску с белой крысой внутри, любующуюся и светящуюся от радости. Седовласую пожилую женщину, с быстротой и комфортом расположившейся на нижней полке и рассказывающую попутчикам про красоты Адлера. Едва на поезд опускалась ночь, необходимо было выключить основной свет, оставив лишь аварийные лампы и ждать рассветного часа. Зачастую в целом вагоне не находилось ни одного не спящего человека. Ведь дорога занимала какое-то время, и можно было просто закрыть глаза и раствориться в мирном перестуке колес, дожидаясь своей станции.
За несколько проведенных на железной дороге лет проводнице приходилось видеть тысячи сонных лиц, прощаний и радостных встреч.
Любовь.
- На шестую платформу…. – голос диктора терялся в вокзальном шуме, заглушался грохотом бьющегося сердце и только накалял обстановку. Тысячи мыслей накатывали и отступали, обдавая брызгам, и забирали с собой последние литры кислорода. Яростные порывы ветра пытались сбить с ног. Вокруг парня, стоящего на платформе словно бы образовалась воронка. В его сознании. На самом деле парень стоял на практически пустой платформе, прислонившись к одной из колон, что держит желто-зеленый железнодорожный навес. Поезда проносились мимо, тормозили, выплевывали последних людей из своих недр и уезжали дальше, покачивая последним вагоном.
Сновали какие-то люди, метались дорожные сумки, встречались и распадались шумные компании. Мир вертелся вокруг как бешеный, а стрелки вокзальных часов упрямо не хотели подползать к нужной отметке.
Вот часы стали отсчитывать последние минуты до прибытия необходимого состава. И сразу перед глазами начали мелькать досадные мелочи, ссоры, пустые обиды. Сводило скулы от досадных и мелких случайностей, которые зачастую мешали, отодвигали время встречи, меняли место. Захотелось развернуться и убежать, сделать вид, что ничего не было. Ни знакомства в стенах колледжа, ни сотни вечерних посиделок с взрывами хохота, ни ночей, проведенных вместе. Ни десятка глупых ссор и споров, ни ночных скандалов, слез и взаимных упреков. Ни наивно-детского предложения руки и сердца, ни трепетного огня в обсуждениях будущей жизни. За последние пару минут парень успел трижды перечеркнуть три прошедших года, сотни раз попытался уйти и разозлился на себя за слабость и малодушие.
И вот подъехавший поезд обдал парня волной жара, запахом разогретого и уставшего железа и дороги, что петляла какое-то количество часов. Проводники почти синхронно раскрыли двери вагонов, опустили ступеньки, и сделали шаг назад, чтобы выпустить ручеек измученных долгой дорогой пассажиров. Мужчины, подростки, женщины, молодые родители, чьи-то бабушки, компания студентов-технарей… Поток людей оживленно журчал по металлическим ступеням.
- Аня! Я здесь! – раскрытой ладони коснулись чуть прохладные пальцы. Тонко отчерченных скул парня коснулся водопад волос, руки сомкнулись на талии. Пары секунд, которые они простояли, словно бы окунувшись друг в друга, хватило для решения сотни мучительных вопросов.
Парень улыбнулся, вскинул дорожную сумку на плечо, сжал ладонь девушки и шагнул в гомонящий Минск, что струился и растекался под его ногами. И даже такой шумный, нелепый и нелюбимый город казался самым желанным, пока его пальцы были переплетены с пальцами спутницы.
И словно бы не было этих недель тревожно-мучительной разлуки.
Смерть.
Больничный дворик. Ограда что отделяет больничное царство от оживленной улицы. Из окон палат можно видеть мамочек бегущих по своим делам с колясками наперевес. Школьники, как в омут с головой окунувшиеся в летние каникулы, вырвались из школьных классов до следующего сезона Великой слякоти. Мелькают велосипеды и ролики, стучат футбольные мячи. В распахнутые окна доносятся радостные крики, вопли полные свободы, восторженные аплодисменты жизни... Их радует все: улыбка старшего брата, новый вкус любимой газировки, победа своей гильдии, щенок, увязавшийся на улице. А в палатах ОРиТа царит тишина, прерываемая лишь звуком аппаратов, поддерживающих жизнь и контролирующих проблески силы в увядающем теле.
В такие палаты нельзя посторонним, нельзя больничному персоналу, не принимающему участия в лечении, нельзя никому кроме тех, кто каждый день, с перерывом на выходные и отпуск пытается вытащить кого-нибудь из пациентов с того света. Кроме анестезиологов, хирургов и терапевтов, контролирующих состояние больных. И кроме этого парня, что устроился на полу возле кровати одного из пациентов. Довольно странная картина: из-под рукавов хирургического костюма выглядывают загорелые руки с хорошо развитыми мышцами, пряди седых волос прячутся в темной шевелюре. Нет ни бейджа, ни чего-то ещё, но этого парня в лицо узнает любой из персонала этого больницы. Врачи, проводя обходы, молча протягивают ему руку, осматривают истощенного мужчину, подключенного к множеству аппаратов и молча уходят, не делая никаких пометок. За стеклом постоянно находиться медсестра. Она может зайти, тихо произнести «Матвей», и отлучиться на некоторое время, зная, что в случае беды парень сможет верно среагировать и помочь-позвать. Разве что чудо этот парень сотворить не может. Он помогает девушкам на посту, если среди ночи один из пациентов пытается закончить свою жизнь. А в остальное время он сидит возле кровати, листает учебники по онкологии и в перерывах читает своему отцу историю мальчика, который Выжил. Стопка цветных книг громоздиться тут же, возле кровати, но сложена так, что не может помешать никому из персонала. Парень похож на тень, что решила почитать вслух в отделении реанимации. Зачастую он затихает и долгое время пристально смотрит на мониторы, к которым подключен отец, тогда у постовых медсестер создается впечатление, что он выторговывает часы жизни отца, меняя их на темные пряди на висках. Время в отделении закольцовано, сжато в пружину. Каждые двенадцать часов меняются медсестры, каждый день ему приходиться отлучаться на час в другой корпус больницы – ответить на вопросы преподавателя, отметиться на паре по онкологии и вновь нырнуть в тихое и вышколенное отделение.
И вот, на одном из закатов размеренный голос, описывающий счастливо-прекрасную Гермиону на Весеннем балу, словно падает в глубокую яму. Падает-падает-падает, обстреливаемый сбитым сердечным ритмом, что с воем вырывается из мониторов. Зеленая книга вываливается из рук и дохлой медузой расплывается по полу палаты. Инъекции адреналина, крики врачей, дрожащие руки и использованные шприцы, мешок для вентиляции легких.
И должно же было у персонала этого отделения не получиться. Но в другой-то раз обязательно все будет хорошо.
- Матвей…
- Дайте мне несколько минут! – срывающийся голос мгновенно становиться пустым и гулким.
Парень в хирургической форме сидит на полу отделения реанимации и интенсивной терапии и прижимается лицом к руке отца, из которой уходят остатки тепла.
